Боевики говорили: «Допросы» и «опросы» — это разные вещи. Если «допрос», то тебя будут бить. Если «опрос», то просто опросят. Что ты выбираешь?»

Точное количество людей, которых сегодня насильственно удерживают террористы «ЛНР» и «ДНР», наверное, и самим боевикам точно не известно. Оно исчисляется сотнями.  Среди них пленные украинские военные, журналисты, активисты общественных организаций, обычные местные жители, по каким-то причинам обратившие на себя внимание террористов. С ними обращаются, как в гитлеровском гестапо. Заложники лишены пищи, воды, свежего воздуха и солнечного света. Их избивают, на них оказывается жестокое психологическое давление. 

Медсестра из г. Свердловска Луганской области Валерия Кузьменко попала в плен к террористам вместе с сыном. После недели пребывания в застенках Валерия вышла на свободу. 24-летний Олег все еще находится в руках боевиков «ЛНР». Террористы держали ее в захваченном ими здании Луганского управления СБУ. Надо сказать, что в этом здании нет камер. Были – но давно, еще в советские времена. А в годы независимости их перестроили под служебные кабинеты. Арестованных в СБУ никогда не содержали. Террористы «ЛНР» сделали тюремные казематы из обычных подвалов, складов, служебных помещений. Более того, в Луганске сепаратисты держат захваченных людей и в других зданиях – в подвалах облгосадминистрации, в здании УМВД, в гаражах.    

Валерия рассказала, как это было.

До 2014 г. Олег Кузьменко проходил военную службу по контракту в  одном из подразделений вооруженных сил Украины в Феодосии. После аннексии Крыма остался верен присяге на верность Украине и вместе со всем подразделением покинул территорию полуострова. Дальнейшую службу проходил уже в континентальной Украине, но в связи с расформированием части уволился из вооруженных сил. Есть у него и гражданская специальность – электромеханик. Он наверняка нашел бы себя и вне армии. Но судьба сделала зигзаг – в Донбассе началась война.  

— Олег давно мечтал служить в украинской армии, долго готовился, тренировался, — говорит Валерия. —  Ему очень нравилась армейская служба, он истинный патриот Украины. Когда начались военные действия на востоке страны, он и по телефону говорил мне: мама, если что – воевать буду только за свою Украину. 

Когда он уволился из армии, возникла необходимость навести порядок в кое-каких его документах, а для этого – приехать в Луганскую область. 

— Я поехала к нему, — продолжает Валерия, – думала, что помогу сыну пересечь блок-посты сепаратистов, думала, я его выведу. А оказалось наоборот. Нас сняли на блокпосту уже в Луганской области. «Арестовывал» нас какой-то казак лет 50-ти в форме. Говорил очень чисто по-русски. Сначала я решила, что его хотят забрать воевать за сепаратистов. Но оказалось, что они обыскивали вещи и нашли у него военную форму и военный билет. Сына посадили в машину, хотели увозить, тогда я выскочила из автобуса и стала кричать: «Куда вы его везете? Я его мама». Тогда меня посадили вместе с ним. Там ехали 4 человека с оружием – охрана. И на сына моего сразу одели наручники.

Нас привезли в Луганск, завели в захваченное сепаратистами здание СБУ, опустили в подвал. Наши сумки отнесли  в отдельное место, а нас рассадили по камерам. 

— В каких условиях вас содержали?

— Меня посадили в общую камеру. Там было 15 девочек. На полу настелены какие-то тряпки. Места в камере очень мало, тем более, у стены Переворачивались тоже по очереди. Когда девочки уходили на работу, освобождалось пространство, и тот, кто не спал, мог лечь. Темно, света нет. В Луганске вообще нет света. Блохи лазят  по полу. Воды нет, мыться, естественно, негде. В туалет нас по очереди по два человека выводила «смотрящая» по камере — Алина. 

-Кто это?

— Алина – такая же пленница, как и мы. Она из Николаевской области,  представитель общественной организации «Патриоты Украины». Вместе с другими членами  организации ее задержали в «ДНР». Там били, тушили об ноги окурки — она показывала шрамы. Потом Алину вместе с другими привезли в Луганск и посадили в общую камеру. Она пошла «на сотрудничество» с сепаратистами – то есть успокаивала девушек, уговаривала не впадать в истерику, ходить на работу. А остальных содержат в «одиночках» – в отдельных камерах. Алина сидела там уже полтора месяца. Я когда увидела эту женщину, вспомнила, что видела ее фотографию – ее разыскивают родители и сын. Я сказала ей: тебя ищут родные.  Она была в шоке, т.к. ей сказали, что семья ее уже заочно «похоронила»,  и что ее держат только потому, что нет возможности выезда на Николаев.
Алина предупреждала девочек, чтобы не пытались бежать. Она говорила: в здании возле каждого окна находится блокпост, если попробуешь убежать, тебя сразу расстреляют. Мало того, нас всех после этого будут нещадно бить. Когда я поступила, в камере находилась одна женщина. Ее задержали пьяную. Она попыталась бежать. Алина ее поймала сама и никому ничего не сказала. Попросила, чтобы она больше так не делала. 

— Сколько пленных там находится в подвалах СБУ? И что это за люди? 

— Нас в женской камере было 20. Когда меня вели в туалет, я видела мужскую камеру. Дверь была приоткрыта, было видно, что она вся заполнена. Все они заросшие, в трусах, одежды на них не было. Дело в том, что там очень жарко, нет воздуха. Еще там была их камера, куда они сажали своих, кто провинился – напился или еще что-то. Всех очень сильно били. Из разговора с охранником я узнала, что в здании содержится еще какой-то украинский журналист с «14-го канала». Но фамилии я не знаю. Он сидит в «одиночке».

С нами в камере сидела девочка. Когда в камеру пришел боевик, который нас привез, она его спросила: «Когда со мной будет следователь разговаривать? Я тут  сижу уже 12 дней неизвестно за что». Я так поняла, что она на улице курила сигарету, и кто-то у нее попросил закурить, и она дала сигарету. Ее обвинили в том, что она эту сигарету продала. И ее за мародерство вместе с мужем посадили. А боевик ей говорит: «Ты что издеваешься, у нас сегодня 4 пленных «укропа»! Нам некогда, не до тебя». А я спрашиваю: «А меня когда опросят?» — «Когда опросят, тогда и опросят. Все!» 

— Вы находились в плену практически неделю. За это время виделись с сыном?

— Я слышала, когда его били. Это было на первом этаже, тут же. И потом я видела, когда его вели в наручниках и в каких-то «кайданках» на ногах. Вели куда-то наверх. Он хромал, что-то было с ногами. Я так поняла, что его били по ногам.  В камеру заходил боевик, который меня принимал, и говорил: «Ну что, сука укропская, ты слышишь, как твой выбл…ыш орет? Сидит, как увалень, ничего не говорит! 

— То есть они его о чем-то спрашивали, но он им не признавался?

— А ему не в чем им признаваться. Я стала их спрашивать, что они будут с ним делать? Сначала говорили, что обменяют его на какого-то своего военнопленного. Потом сказали, что поставят его на «живой щит». В общем, ничего определенного. Я спрашиваю: «А чего я здесь сижу? В чем моя вина?» —  А они говорят: «Ты пошла по цепочке за своим сыном». 

— Вы сказали, что людей опрашивают какие-то «следователи»? 

— Да. Там было два «следователя». Они ведут «допросы» и «опросы». Это, как мне объяснили боевики, разные вещи. Если «допрос», то тебя будут бить. Если «опрос», то просто опросят.  И спрашивают: «Что вы выбираете?»  

— Вам давали право выбора?

-Нет, просто так издевались. Я часто слышала, как допрашивали пленных солдат. В камеру доносились звуки избиений. Они спрашивали, где находится блокпост, где находится часть, с какой целью пришли и т.д. Что отвечали, не слышала. Доносилось «бах», «ай», крики, стоны. 

— Часто людей бьют?

— Часто. Особенно в последнее время. Проиграли бой и пошли зло сгонять на этих же солдатах. Нас отправляли на работу. Две девочки молодые однажды пришли с работы и рассказывали: мы убирали кровь и испражнения в той комнате, где велись допросы. Хотя вечером били и пытали меньше, чем днем, но если у них не ладилось на фронтах, то все опять начиналось. Судьба пленных зависела от их настроения.

Я видела, как в камеры заходил представитель какой-то организации.   При нем не разрешалось быть пленных. Спрашивал, кому нужна медицинская помощь. Говорил нам о наших правах. Говорил, чтобы мы требовали, чтобы нас, по крайней мере, раз  в сутки выводили на свежий воздух хоть на час. Но это бред сивой кобылы. Никто никого не собирается выводить. Говорил, что если у нас какие-то болезни, то мы должны говорить об этом «следователю» на допросе — «при опросе», как он говорил, чтобы нас возили в больницы на обследование. Естественно, никто никого никуда не возил. У Алины отекли ноги. У нее больное сердце, надо менять клапан. Но никакие потребности никого не интересуют. Была там одна женщина, боевики ее  изнасиловали, оказалось, что у нее сифилис, она их заразила, и ее расстреляли.  Еще там была девушка, у которой отобрали дочь. Их «арестовали» вместе, но потом ребенка забрали и куда-то дели. А девушке сказали: все, ты свободна, уходи отсюда. Но она никуда не уходила, т.к. ничего не знала о судьбе своей дочери. Она была в очень плохом состоянии, все время плакала, пыталась себе вены порезать. 

— Куда они могли деть ребенка?

— Не знаю. Большая часть этих людей – просто звери, отмороженные, неадекватные. От них не знаешь, чего ожидать. 

— Вас привлекали на какие-нибудь работы?

— Да. Я  стирала их майки, шорты, одежду, в которой они воюют. А девочек вывозили в «Метро» (разграбленный сепаратистами торговый центр на окраине Луганска.- Ред.). Не знаю, что они там делали. Они приезжали уставшие, сразу падали спать. Еще кого-то вывозили рыть окопы. После пыток девочки убирали камеры. 

— Вы не встречали среди сепаратистов своих знакомых, земляков? 

— Когда я поступила, один парень спросил, откуда я. Сказала, что из Свердловска. Оказалось, что и он тоже, причем, из того же поселка, только улица другая. Я попросила его сообщить моей семье, где мы, чтоб хоть знали, что с нами случилось.  Он говорит, ты знаешь, сколько вас здесь сидит и из Свердловска и откуда угодно. Что я — всем буду сообщать? Я туда не поеду. 

-Как вас кормили?

— Один раз в сутки. В 9 часов вечера давали ложку каши и стакан воды. И все. 
Через неделю они вдруг решили меня выпустить. Отдали мои вещи, в том числе, пакет с продуктами. Я отдала Алине, попросила раздать всем и что-то передать моему сыну. Она пообещала передать. Когда я уходила, то видела, как сепаратисты переодевались в украинскую десантную  форму. Потом, выйдя на улицу, видела, как они погрузились в машину и  куда-то переодетые поехали. Наверное, творить какие-то бесчинства и представляться украинской армией. У моего сына тоже забрали камуфляж. Наверное, для таких же целей.

Я вышла в пустой город. В Луганске я плохо ориентируюсь. Куда идти, не знала. Навстречу ехал какой-то мужчина на велосипеде. Спрашивает: «Что ты такая потерянная? У тебя что-то случилось?» Я рассказала, что у меня случилось. Он отвел меня на остановку. Там уезжали беженцы. Он меня в первый попавшийся автобус впихнул, и я поехала, не зная куда. Нас останавливали на украинских блокпостах, спрашивали, кто я, откуда еду. Посоветовали, добравшись до ближайшего населенного пункта, обратиться в милицию. Я так и сделала. Приехала в Троицк, там как беженку меня разместили в больнице. Здесь у меня есть  кровать, уход, питание. Условия хорошие. 

Сейчас Валерия в безопасности – на севере Луганской области. Здесь нет террористов, здесь действуют украинские законы, она под защитой украинского государства. Но в Луганске в плену у сепаратистов остался ее сын Олег. А в Свердловске, все еще оккупированных  пророссийскими террористами, муж и младшие дети. За их судьбу болит душа. Валерия обратилась в милицию и СБУ с просьбой о помощи в освобождении сына. Правоохранители пообещали сделать для этого все возможное. Может быть, еще до освобождения Луганска парня удастся обменять на кого-то из пленных сепаратистов. Она понимает, насколько это сложно в условиях жестокого и циничного военного противостояния, когда понятия чести, достоинства, человечности, наконец, попросту утрачивают смысл, а заложниками ситуации становятся ни в чем неповинные люди. Главное – не сломаться и верить.